hospiceday.ru

Наша жизнь полна сложных и противоречивых ситуаций, требующих морального выбора. Столкнувшись с ними, мы ищем ответ на вопрос: «что я должен делать?». Порой ни наш жизненный опыт, ни советы друзей не в силах помочь — тогда пытливый ум обращается за помощью к философии. Ответ крайне важен: всё, что произойдет с нами в дальнейшем, зависит от него. Именно поэтому Кант начинает с этого вопроса практический раздел своего учения.

Несмотря на величие идей мыслителя, можно смело сказать — Кант не доверяет человеку. Он чурается живого в людях: интереса, эмоций, желаний, инстинктов, считая их ненадежным основанием для этики. Поэтому пред нами предстает закон, а чувства и интуиция как бы исключаются. Уповая на разум, философ стремится превратить нас в «моральный механизм», работающий слаженно и точно. Такие «новые люди» явно реализуют утопические идеи Канта касательно политики и государства: с ними возможно создание мировой конфедерации, заключение «вечного мира», о которых он писал позднее. Однако порою от такого подхода веет мазохизмом, конфликтом и противоречиями: в работе «О мнимом праве лгать из человеколюбия» философ отвергает ложь, даже если она спасет человеку жизнь.

«Поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству и в своем лице и в лице всякого другого, как к цели, и никогда не относился бы к нему только как к средству».

«Пока таких доказательств не приведено, я не признаю для введения в этику понятий закона, предписаний, должного никакого иного происхождения, кроме не имеющего ничего общего с философией, именно моисеевских заповедей».

Идеи мыслителя согласуются с его размеренной жизнью: так и не женившись, он много работал и почти никуда не выезжал. Гений Канта состоит в очищении философии морали от «сущего», в отделении морали от счастья, пусть и неокончательного. Его категоричность обнажает серьезность морального сознания: необходимо, как бы то ни было, быть нравственным. Разве этика не должна быть радикальной, чтобы совершенствовать человека?

«Кто сказал вам, что существуют законы, которым должно подчиняться наше поведение? Кто сказал вам, что должно происходить то, чего никогда не происходит? Что дает вам право заранее принимать это и сообразно тому тотчас навязывать нам, как единственно возможную, этику в законодательно-повелительной форме?».

Для Канта моральный поступок делается исключительно из чувства долга, в нем есть место лишь знанию морального закона. Стремясь к математической точности, философ дает «формулу морали» — категорический императив: «поступай только согласно такой максиме, руководствуясь которой, ты в то же время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом». Эта формулировка не единственная, есть еще вариант:

Этика долга Канта — классический пример рационализма в моральной философии. Она тесно вплетена в систему мыслителя и взаимодействует с его учением о познании и философией религии. Цель философа состояла в осмыслении природы человека, недаром три основных вопроса «Критики чистого разума» («что я могу знать?», «что я должен делать?», «на что я могу надеяться?») сводятся к главному: «Что такое человек?». Как мы видим, Кант пытается рассмотреть человека целостно, поэтому вопросов морали избежать нельзя.

Есть ли нечто особое в разговорах о морали? О чем вообще говорят моралисты — о том, что должно быть, или о том, что есть? Быть моральным помогает разум или сердце? Полемика Иммануила Канта и Артура Шопенгауэра касательно этики — яркая иллюстрация разных подходов к этим проблемам.

Определяя этику как учение о законах свободы и нравственности, мыслитель очищает её от всего эмпирического: он отделяет «должное» от «сущего». Философ убежден — необходимо превратить этику в метафизику нравственности, лишенную какой-либо связи с опытом. В качестве «сущего» отвергаются как утилитарные мотивы, так и эмоциональные факторы — симпатия, сочувствие, сострадание. Мораль, согласно Канту, дает нам идеал, к которому нужно стремиться, и, конечно, это идеал разума. Именно поэтому этику немецкого философа называют интеллектуалистской.

Зачастую моральный выбор возникает из-за конфликта между желанием и долгом. Конфликт, безусловно, мучителен, но одновременно с этим он дает импульс рефлексии, превращая человека в «машину по производству концептов». Представления о философии как о чем-то стабильном и незыблемом ложны — это не устойчивая система, а скорее нескончаемая дискуссия, борьба мнений. Хоть окончательный ответ и невозможен, философские споры могут быть полезны: они дают ориентир, особенно когда речь идет о вопросах нравственности.

Для Шопенгауэра недопустимо, чтобы этика занималась «должным», ведь она имеет дело с живыми, поступающими людьми, а не абстрактными сущностями. Поэтому философ отрицает существующие прежде всякого исследования законы и довольствуется толкованием того, что ежедневно совершается, стремясь прийти к его уразумению. Мыслитель оставляет императивную форму только для религиозной этики:

Долг, согласно Шопенгауэру, не может быть безусловным: мы изначально берем взаймы и только после этого становимся должниками. Конечно, для морали подобное было бы абсурдным. За «невыплаченным долгом»  обычно предполагается наказание, но его сложно представить в этике без отсылки к Абсолюту. Ветхозаветный Бог вполне может карать за проступки, здесь идея морального обязательства уместна. Может за «должным» последует награда? Блага за правильное поведение могли представить древнегреческие мыслители, учитывая веру в судьбу некоторых из них. Но со времен эпохи Просвещения философы отказались от концепта судьбы для объяснения причинности, сосредоточив внимание скорее на законах физики, чем метафизики.

Другим знаменитым холостяком-философом является Артур Шопенгауэр. Ему явно не были свойственны кантовская умеренность и тактичность, он был сварлив и пессимистичен, а не женился скорее потому, что, кажется, был женоненавистником. Мыслитель не  особо любил людей. Однажды он спустил по лестнице пожилую швею, что отвлекала его разговорами с подругой. За этот проступок он платил старухе компенсацию до конца её жизни, а когда женщина скончалась, написал: «Старуха умерла — бремя свалилось».

Шопенгауэр восхищается и поддерживает стремление своего предшественника отделить мораль от счастья, порвать с эвдемонизмом в этике, но видит слабость категорического императива. Возможность стать «достойным счастья» слишком обнадеживает, создавая дополнительную мотивацию. Так обнажается главное противоречие — изначально «чистый» моральный поступок (только из чувства долга!) запятнан «неморальным» желанием стать достойным счастья, а это, быть может, поможет стать счастливым.

Шопенгауэр отдает преимущество мотивации, предполагая моральный импульс в человеке. Здесь проступает главное отличие от Канта: для последнего нравственность лишена мотивов, если чувство долга не рассматривать в качестве последнего. Для Шопенгауэра это «апофеоз бессердечия», он кантовскую мораль провозглашает рабской: «Тут должно быть повеление!  Какая рабская мораль!». Для человеческой воли есть один закон  и это закон мотивации: истинное желание вершить добро опирается на любовь к людям и сострадание.

Так мы видим два подхода. Один требует долга и доверяет разуму, отказывается от мотивов, трепеща перед моральным законом. Его последователи желают стать достойными счастья, предполагая существование Бога. Другой верит в чувство, реабилитирует мотивацию. Он чурается долга и принуждения. Какая философия морали вам ближе? Прав ли кто-то из них? Истина рождается в споре, а наш опыт разнообразен, поэтому едва ли здесь может быть однозначный ответ.

Если упростить первую формулировку, то получится примерно следующее: «поступай так, как ты бы хотел, чтоб поступали все». Разве это ничего не напоминает? Что-то вроде наставления из детства: «относись к другим так, как хочешь, чтобы относились к тебе». Однако все немного сложнее: мы, безусловно, не хотим, чтобы нам вредили, и некоторых из нас это мотивирует не вредить окружающим. Но есть поступки как бы допустимые по отношению к нам и недопустимые в адрес других (например, наших близких). Некоторые не будут злиться, если оскорбят их, но бурно отреагируют, если подобное коснется их родителей. Императив Канта подобное учитывает.

Делая акцент на долженствовании, Кант продолжает идеи Аристотеля. Отличие состоит в том, что древнегреческий мыслитель связывал моральную добродетель со счастьем, а немецкий гений от этой связи отказался. Для философа недопустимо, чтобы моральный поступок был выгоден, поэтому хорошее поведение не гарантирует блаженной жизни. Так возникает проблема с мотивацией, поэтому Кант оставляет своеобразную лазейку — будучи моральным нельзя стать счастливым, но можно стать достойным счастья. Что же в итоге?

Нравственный поступок происходит ради торжества морали. Как только первостепенными становятся другие цели, императив превращается в «гипотетический», а поступок лишается этического окраса. Здесь возникают сложности: первоначально Кант отрицает какую-либо мотивацию, кроме чувства долга. При этом второй вариант императива требует относиться к другим «не только как к средству», что наводит на мысль о дополнительной мотивации. Как же тогда определить моральность поступка? Видимо, первоначальной целью должно быть уважение к закону и чувство долга, а остальные мотивы должны быть либо слабыми, либо отсутствовать. Это одно из противоречий этики Канта. Ни одна философская система не лишена недостатков.

Шопенгауэр заинтересовался трудами Канта, но был во многом не согласен. Прежде всего, он посягнул на главное — напал на идею долженствования: